Сейчас трудно заставить наших внуков слушать эти истории. Некоторые из них и языка-то нашего не понимают, другим все заменяет телевизор. Они уже не могут слушать старые индейские истории.

Я был счастлив, живя вместе с дедом и бабушкой в их мире, но это не могло продолжаться вечно. "Ш-ш-ш, не озоруй, а то белый человек заберет тебя с собой". Как часто мне приходилось слышать эти слова, но я никогда не думал, насколько реальна эта угроза, как не верил тому, что чудовища чичийе и шийоко придут и схватят меня.

Но однажды такое чудовище пришло - белый человек из бюро по делам индейцев. Я увидел свое имя на его листке. Он назвал мою фамилию: "Этот ребенок должен ходить в школу. Если он не пойдет сам, то за ним придет полиция. Я спрятался за бабушку. Ни отец, которого я боготворил, ни дедушка - прославленный воин, сражавшийся с Кастером, не могли сейчас защитить меня.

В те дни школы походили на тюрьмы с проверками по четыре раза в день. Такие школы предназначались только для индейцев. Требовалось постоянно быть внимательными, маршировать строем. БДИ полагало, что лучший способ обучения для индейцев - это отучить их быть индейцами. Нас наказывали за то, что мы говорили на своем языке или пели свои песни. Если мы не повиновались, нас ставили в угол или навытяжку у стены, а нос и колени приклеивали пластырем. Некоторые учителя били нас линейками по рукам. А кое-какие линейки были обиты латунными гвоздями. Они, конечно, могли приодеть меня как белого человека, но не могли изменить того, что было под одеждой.

Моим первым учителем был мужчина - воплощение ужаса для всех детей. Я заметил, что при виде его у всех детей появлялось одно и то же выражение лица, точнее, отсутствие какого-либо выражения. Я понимал, что выгляжу точно так же. При виде его я дрожал от страха. Учитель говорил: "Встать! Сесть!" Он произносил это вновь и вновь, пока мы сами не стали говорить: "Встать, сесть, встать, сесть. Идти и стоять. Да и нет." Только звуки.

Еще у нас была учительница. Она пользовалась теми же методами.

Через некоторое время я потерял страх, и моя смелость вернулась ко мне. Я называл белых самыми дурными словами, какие я только знал на своем языке. Однажды я увидел на стене картину, изображавшую обезьяну. Я решил, что это и есть сам Великий Белый Отец из Вашингтона.

Я посещал дневную школу в резервации Роузбад. Правительственные учителя имели третью степень, самую высшую. Я учился здесь шесть лет. Точно такой же была система образования для всех индейцев во всех резервациях. Если кто-нибудь убегал, то полиция возвращала его обратно. Здесь меня не научили ни говорить, ни писать, ни читать по-английски. Я научился этому позже - в салунах, в армии да в тюрьме.